В бетонной комнате с длиной диагонали около семи метров не было дверей. Стены были украшены несколькими грубыми пятнами белой штукатурки. Одно из таких пятен обрезалось таким же квадратным, как и комната в горизонтальном разрезе, окном. По расположению Солнца, смутно пробивавшемуся сквозь многочисленные недостроенные высотки, подъёмные краны, гигантские клубы пыли, застилавшие город, и медленно погружающего мир в оранжевую тьму, можно было определить, что выходит эта стена на юго-запад. Ровно по центру стояла дешёвая барабанная установка. Перед ней на рабочем месте барабанщика стоял самодельный треножный табурет. На табурете, сгорбившись и спрятав голову в свои руки, сидел обнаженный парень лет двадцати пяти. Лицо его разглядеть нельзя, но в подробностях видно тёмно-коричневые немытые растрепанные волосы и, натянутую на ребра, как на барабан, бледную, пупырчатую кожу. Неизвестно, умел ли он играть. Может, это великий музыкант, но палочки всё равно отсутствовали. Хотя окно и было закрыто (другого состояния не подразумевалось), сквозь него с улицы всё равно пробивался ужасающий низкий гул, смешанный с бесконечно многими индустриальными какафониями от десятков строек вокруг.
В очертаниях пляшущих и постоянно претерпевавших метаморфозы пятен, тех, что образовались от вдавливания глаз потными пальцами, непонятно, имеющих ли вообще цвет, да и вообще какую-то реальную основу, кроме желания Ш. их видеть, он всё время улавливал лица. Лица эти скорее походили на чернильные кляксы, удачно принявшие форму отдельных элементов человеческой головы: волос, носа, глаз. Других лиц Ш. не помнил. Изначально он вообще ничего не помнил. Но чем дольше он сидел в комнате (за это время Солнце успело пройти полный оборот), тем обширней становились его воспоминания. Хотя так это назвать было бы некорректно, знания просто материализовывались в его голове, и чем больше времени проходило, тем их было больше, тем больше они мешались в кучу и тем больше у него болела голова. Раньше всего Ш. узнал, что он Ш. Позже всего к данной секунде (хотя он так и не озаботился определить какой отрезок времени он может считать секундой) Ш. узнал, что существует страна Мьянма и глупая книжка про немецкого шпиона третьего звена. Книга показалась Ш. очень дурацкой, вероятно потому, что никаких подробностей, кроме беспричинного сюжетного поворота о подмене шпиона злодеем ещё в середине книги, информации в его голове не появилось. Ш. убрал руки от своего лица. В комнате уже также темно, как было за портьерами из ладоней. Дышать из-за сочетания душного, плотного воздуха с пересохшим от жажды горла становится все труднее. После вызвавшей омерзение попытки утолить жажду накапливающимися на теле ручьями пота было принято решение отбыть в мир грёз.
Ш. неуверенно барефутил по периметру комнаты, начинавшей осветляться вставшим Солнцем, пока ещё невидимым. Каждый раз проходя мимо окна, он интуитивно замедлялся, в надежде увидеть там что-то новое. Увидел. Ш. остановился, прислонился лицом к окну, пытаясь разглядеть предмет или даже существо, мелькнувшее в единственном застеклённом окне в ближайшей к нему недостроеной многоэтажке. Чем дольше он бурил своим взглядом едва видневшееся окно, тем больше всё плыло вне фокуса его зрения, пятно вокруг окна, которое раньше виделось городом, приобретало кислотные, розовые и зелёные оттенки. Окно тоже чётче не становилось, наоборот, оно будто медленно уплывало к горизонту, как если бы здание решило уехать на манер монтипайтоновского скетча. Вдруг, в окне снова мелькнула тень, тёмный силуэт встал также, как стоял Ш. Стекло, на которое чуть ли не всем телом давил последний, дребезжаще вылетело наружу, а вместе с ним вылетел и Ш. Падение длилось несколько минут, мир превратился в кислотную кашу из вертикальных лоскутов, пока он не очнулся в теле, лежащем на полу во всё той же комнате и покрасневшем от раздражения грубой бетонной поверхностью.
Ничего не изменилось. Всё также душно, всё также хочется пить. Ш. сразу же вскочил, едва не потеряв равновесие от внезапной тёмной пелены на глазах, и подбежал к окну. Пелена постепенно спала и перед ним предстала та же картина, как и во сне, но с одним исключением: то самое окно застеклено не было. Ш. продолжал стоять у окна, совмещая наблюдение с размышлениями. Большинство вчерашней информации улетучилось. К госпоже Жажде присоединился господин Голод. Ш. представил их как отвратительных, престарелых существ, кожа которых, несмотря на их раздутость до шарообразной формы, свисала большими кусками, торча из под классических костюмов образца XIX века, которые были готовы лопнуть не меньше их владельцев. Ему видилось, как они нагло крадут тонны провизии у него из-под носа, и, комично садясь на свои маленькие цилиндры, жадно утилизируют ворованное: Жажда вливает в себя вина, соки, воду огромными жестяными тазами, а Голод окунается лицом в свиное корыто, перемешивает руками всё что там есть и заталкивает себе в глотку. Пол под Ш. будто бы начал крениться, он потерял равновесие и покатился к барабанам. Не спеша вставать, он пустым взглядом пытался пробиться сквозь потолок, который был невероятно низким: стоя, Ш. не смог бы даже подпрыгнуть. Информация, информация, информация. Исторические факты, наименования мебели, музыкальные группы. Уличный гул, становящийся все громче, пробился сквозь поток сознания. Ш. косолапо вернулся к окну и принялся безуспешно пытаться пробить его, сначала боковой стороной кулака, затем бросками оказавшихся чрезвычайно крепкими барабанов. Мыслить становилось все сложнее. Все теории, все идеи о предназначение этой комнаты и его самого были полностью продуманы и проанализированы столь много раз, что в нити мышления Ш. начал ссылаться на них как на функции, которые сразу возвращают вывод без надобности тратить время на слова, логику, сомнения.
Всё внутри туловища ужасно болело. Дышать становилось невозможно. Ш. играл на барабане пальцами какой-то марш и аккомпанимировал ему мычанием и завываниями, что в совокупности с музыкой уличной создавало довольно жуткую композицию. Сил становилось всё меньше, разум уже был мутнее, чем пыльные улицы за стеклом. После каждого окидывания комнаты взглядом она меняла свой облик, то становясь маленькой, как пресс, где надвигающиеся стены пытаются сдавить тебя в мясной куб, то принимая форму сочетания десятков невозможные фигур, завиваясь сама в себя, имея стены, идущие случайными ломанными линиями и потолок, улетающий в бесконечность. Стоять уже было нецелесообразно, Ш. на коленях рассматривал штукатурные пятна, в которых, как ему казалось, рассказаны десятки интереснейших историй, собраных из образов, накладывающихся друг на друга и, на первых взгляд, не поддающихся расшифровке, но Ш. начинал видеть смысл: здесь собраны послания, законы, загадки, инструкции, и все они обращены именно к нему. Ломанной мыслью, где проговаривались лишь первые слоги слов, едва ли складывавшихся в предложения, он начинал выводить из белых клякс шифр, где расстояние от геометрического центра каждой до точек по их периметру ссылалось на определённый символ, а сотни разбрызганных по всем стенам капель должны быть раскрыть ему суть. Не в силах измерить или записать хоть что-то, Ш. пристально вглядывался в каждое пятнышко, пытаясь заметить какие-то паттерны. Очень быстро кляксы начинают уплывать, а некоторые, особо наглые, менять свою форму, растекаться или вообще пускаться в пляс. Пара секунд и вдохновение пропадает, всё это начинает казаться полнейшей глупостью.
От недостатка кислорода Ш. начало клонить в сон. Он сопротивлялся. Мысли в его голове потеряли всякую связь со словесностью. Образы, идеи, эмоции плыли по его потоку сознания, который становился всё менее бурным и всё более пустым, прозрачным, пока он, барахтаясь, пытался уцепиться за хоть что-то. Через какое-то время поток превратился в тоненький ручей, а вскоре и тот навсегда затерялся среди обитого грязной, потной кожой черепа, лежащего на полу среди давящего затхлого воздуха и четырех бетонных стен, через окно в одной из которых вечно показывается и исчезает кружащее в безумном зикре Солнце.